Рано утром, ещё до восхода солнца, за воротами послышался голос заведующего колхозной овцефермой — Кобил-амака. Я вскочил и проворно открыл засов.

Кобил-амак — длинный, словно жердь, с острым носом на сплюснутой, как тыква, голове и рябым лицом. Оттого, что в Чиноре он был самым высоким, его и прозвали Кобил-лайлак — Кобил-аист.

Он привёл с собой чабана, который пересчитал баранов и погнал их с нашего двора. Кобил-лайлак сидел на суфе под карагачем и разговаривал с отцом. Вдруг он увидел Полвона и, прервав разговор, подошёл к нему поближе. Внимательно осмотрев пса, он покачал головой и спросил:

— Где это вы нашли такого волкодава?

Отец довольно улыбнулся и рассказал Кобил-лайлаку историю Полвона.

— Ты будто бы и разумный человек, и опытный, — заметил отцу заведующий, — но простак!

— Почему же, Кобил-бой? [6] — удивился отец.

— Он ещё спрашивает! — засмеялся Кобил-лайлак. — Неужто ты такой недогадливый? Об этом же никто не должен пронюхать! Всем говори, что пёс, мол, твой! Доморощенный. Ты его сам выращивал. Понял?

Не знаю, понял ли отец, почему надо так говорить, но согласно кивнул и, провожая Кобил-лайлака до ворот, несколько раз повторил:

— Хорошо, хорошо.

Кобил-лайлак ушёл, а мы с отцом поспешили к суфе, где мама уже накрыла завтрак.

Мама не села с нами — она укладывала в дорожный мешок наши вещи. В одну половину хурджина мама положила одежду, в другую — четыре большие масляные лепёшки, ведёрко с фруктами — на тот случай, если мы проголодаемся в дороге.

Мы покончили с завтраком. Оставалось лишь оседлать нашего белого осла и трогаться в путь. Однако отец не спешил. Мне даже показалось, будто он зачем-то тянет время. Я даже подумал, что он ищет какой-то предлог, чтобы отменить нашу поездку или оставить меня дома. Но этого, к моей радости, не случилось. Отец вынес во двор кашак из миндального дерева. Кашак — это длинная пастушья палка. Верхний конец у неё загнут.

— На-ка, держи! — сказал он мне, протягивая кашак. — Твой дед, бывало, говаривал: «В безлюдных горах палка — ближайший спутник чабана!» Смотри не потеряй!

— Не потеряю! — обещал я и стал рассматривать своего «ближайшего спутника».

Хотя палка была и длинна и тяжеловата, но всё же она понравилась мне. И хотите — верьте, хотите — нет, но я, даже не глядя в зеркало, мог сказать, что теперь я стал настоящим пастухом!

Наконец отец велел мне садиться на осла. Одним прыжком я был на спине длинноухого. Полвона отец привязал к сбруе осла.

Мама, как обычно, читала мне наставления и даже поцеловала в лоб — будто я отправлялся на край света!

Мы тронулись в путь. Отец не давал покоя бедному ослу и всё подгонял его. Видно, поэтому через каких-нибудь полчаса мы оставили кишлак Чинор далеко позади.

Каменистое ущелье, по которому мы поднимались, было настолько узким, что казалось, вот-вот сомкнётся. Но скоро оно расширилось. Стали попадаться открытые ровные площадки с растущими на них деревьями и даже полоски пахотной земли. По ущелью бежала река. Перепрыгивая с камня на камень, она спешила вниз — к нашему кишлаку.

Отец шагал, ни на что не обращая внимания. Казалось, он даже не слышит шума реки — знай себе покрикивает: «Хушт, хушт!» — белого осла подгоняет. Покрикивает на него да тычет палкой. Ослик, бедняга, видно, очень притомился — был весь в мыле.

А Полвон от такого путешествия повеселел. Он то и дело обгонял осла, словно хотел, чтобы мы поскорей добрались до места.

— Гайрат, — вдруг сказал отец, — ты смотри, никому не говори, что нашёл Полвона на Дашти-Калон. Понял? — с ударением спросил он.

— Понял, — отвечал я, хотя на самом деле не понимал, почему надо скрывать, что я нашёл Полвона в степи.

А всё этот Кобил-лайлак виноват! «Не говорите никому, что нашли Полвона! Это ваш, доморощенный пёс! Понятно?» Ничего не понятно! И почему отец сразу же не пресек подобного разговора с Кобил-лайлаком?

Почти весь день мы были в пути, только один раз сделали короткий привал у родника, где поели и немного отдохнули.

Мы с отцом по очереди ехали на осле. А то и оба шли пешком, и тогда осёл тащил лишь один хурджин…

Наконец мы добрались до пастбища. Трава здесь была высокая, свежая и сочная. На зелёных склонах виднелись чёрные юрты и белые брезентовые палатки, стоявшие довольно далеко друг от друга.

Я устал от долгого пути по горной каменистой дороге и потому спросил у отца:

— Скоро мы доедем?

— Видишь вон ту белую палатку? Это и есть наша стоянка.

Но до стоянки надо было ещё ехать и ехать. Я с любопытством оглядывался по сторонам — загоны для скота здесь были совсем не такие, какие я привык видеть. У нас в кишлаке они были ограждены высокими глинобитными стенами, а здесь только плетень из ветвей дикого миндаля.

Миновав чужие стоянки, мы добрались до белой брезентовой палатки. Навстречу нам выбежал напарник моего отца — Собир-амак.

— Ассалому алейкум! — приветствовал он нас. — Входите, входите! А-а, Гайрат-бой, — обратился он ко мне, подавая руку. — Как живёшь? Здоровы ли мама и ваши младшенькие?

— Спасибо, — отвечал я, — они все здоровы и передают вам привет.

— Вот и хорошо! — ласково проговорил Собир-амак и повернулся к отцу. — А что, Касым-ака, в кишлаке очень жарко?

— Да нет, — отвечал тот. — А как дела тут?

Собир-амак сказал отцу, что в отаре всё спокойно, ничего плохого не случилось. Сейчас овцы пасутся за холмом под охраной собаки.

Собир-амака я знал только по рассказам отца. И он нравился мне. Он был моложе моего отца — в его бороде и усах ещё не было седины. Ходил он легко и всегда улыбался.

Я слез с осла; Собир-амак ловко подхватил наш хурджин. И тут он увидел Полвона! Пастух даже вздрогнул от неожиданности.

— Это твой пёс, Касым-ака? — спросил он.

— Да, — отвечал отец. — Мой. Доморощенный…

ПРОНИЦАТЕЛЬНЫЙ СТАРИК

Вот уже третий день я вместе с отцом пасу овец в горах. Если бы вы увидели эти места, то сказали бы: «Сама весна поселилась здесь! Сама весна в полном цвету».

Солнце щедро разбросало свои лучи (не лучи — жемчуга!) по лужайке с высокой, сочной, нежно-зелёной травой. С ледников и снежных вершин веет свежий ветерок. Днём жарко, особенно в полдень. Потом становится прохладнее. А вечерами, бывает даже, мы кутаемся в тёплые ватные халаты и пьём чай, греясь у пламени очага.

Не прошло и недели, как я понял — в горах очень хочется есть. Здесь так разыгрывается аппетит, что человек в один присест готов съесть недельный запас хлеба!

О том, как вкусен айран, и говорить нечего! Он и жажду утоляет, и вкус его долго сохраняется во рту! Теперь понятно, почему чабаны так любят айран.

А как здесь поют птицы! Особенно хороши красноногие куропатки, разгуливающие по окрестным холмам. Слушая их «ка-ка-ра, ку-кур, ка-кара-ку-кур», я забываю обо всём. А овцы тем временем разбредаются кто куда и уходят далеко вперёд.

Скоро я понял, почему отец, приезжая с гор домой, тут же стремился вернуться обратно. В кишлаке ему ничто не нравилось — ни улицы, ни даже тень под высокой чинарой. Видно, недаром говорят старики: «Или великий город, или высокие горы».

Раньше я думал, что чабан в горах оторван от всего мира, что он слышит здесь только вой волков, блеяние овец да пение птиц. Нелепые и смешные предположения!

У нас в горах не было ни одной юрты, где не работал бы радиоприёмник. А в нашей палатке было даже два: один всегда стоял в углу, и мы его включали только по вечерам, а маленький радиоприёмник «Дорожный» Собир-амак носил с собой в хурджине и слушал передачи даже в пути.

И совсем не скучно в горах. Каждый чабан умеет играть на домбре. И мой отец умел. Иногда он пел, аккомпанируя себе. А Собир-амак очень искусно играл на флейте. И когда выпадало свободное время, мы даже устраивали маленькие концерты.